— Прощайте, господин магистр. Я благодарна вам сверх всякой меры! Осмелюсь обратиться к вам с еще одной небольшой…
— Умница! — обрадовался магистр, не потрудившись дослушать, и снова полез обниматься.
— Право, не стоит, — пропыхтела я, отбиваясь от назойливого крестного и пытаясь сообразить, как же направить разговор к волнующей меня теме.
— Я рад, так рад, что не ошибся в тебе! — заявил магистр, глядя куда-то в небеса. — Сегодня я всю ночь напролет отмечал свое возвращение и твое освобождение! И хоть меня снова отправляют к черту на кулички, это не испортило мне праздник.
— Вот и замечательно! — сказала я, тщетно выискивая взглядом господина Эвернети, но тот как сквозь землю провалился. Может, при нем мне как-то удалось бы затронуть болезненный вопрос о…
— И между прочим, — многозначительно произнес магистр, подняв указательный палец, — я многое узнал про мою маленькую крестницу! Ты у меня, оказывается, редкая молодчина!
Я страдальчески вздохнула, уже начиная догадываться, что сейчас будет говорить магистр. На второй год своего лжеадептства я вошла во вкус и проявила некоторую склонность к разнузданным шалостям, как обычно называли мои подвиги пострадавшие преподаватели. Адепты же предпочитали именовать их «отличными шутками», благодаря чему я снискала уважение и почет в определенных кругах. Перечисление моих деяний было не столь долгим, однако заставило меня несколько помрачнеть, так как сейчас мне было не до гордости за свои прошлые заслуги.
— Да-а-а, что может быть лучше адептской жизни?.. — мечтательно изрек магистр, завершив восторгаться последней из моих пакостей, и его глаза заволокло туманом воспоминаний.
— Да, но видите ли…
Магистр с пьяной улыбкой погрозил мне пальцем:
— Эх, молодежь… Вам бы все веселье да гнусности! Нечего смущаться — так оно и должно быть. Пойду я, наверное. Меня еще ждут, кстати говоря. Вон и Эвернети показался… Ну, счастливого тебе пути, крестница!
И снова я не успела увернуться. Смачно похрустев моими ребрами, магистр развернулся и по сложной кривой траектории двинулся куда-то в сторону западного крыла.
— Э-э-эй! — неуверенно окликнула я его, как только отдышалась, но магистр и ухом не повел. — Магистр Каспар! Уважаемый! Стойте!
Но чародей уверенно обогнул стог рядом с конюшней, врезавшись при этом в карету Стеллы ван Хагевен, мимоходом проклял ее, отчего обе оси с треском подломились, и скрылся из виду.
— Да что же это такое! — в сердцах выкрикнула я. — На какие шиши мне теперь добираться до этого вашего Эсворда? У меня ж все деньги конфисковали!
Но ответом мне была тишина и фырканье лошадей. В пылу составления хитроумных интриг, где я играла неизвестную и крайне пассивную роль, никто из великих и мудрых магов даже не задумался, что интересующий их объект рискует подохнуть с голоду по дороге и даже запасных ботинок не имеет.
— Вот паскудство! — рявкнула я и топнула ногой.
Господин Эвернети торопливо взобрался на козлы и прикрикнул на меня:
— А ну, быстренько в повозку! И так полдня потеряли! Хотя это было явным преувеличением, я покорно взобралась наверх и со вздохами принялась устраиваться поудобнее. Сиденье было явно родом из пыточной.
Господин Эвернети щелкнул вожжами, и мы тронулись.
в которой описываются природа и обычаи эпфельреддского захолустья, с которыми довелось познакомиться Каррен во время ее путешествия.
Чем значительнее я удалялась от Изгарда, тем более странные чувства меня посещали. Места, по которым мне довелось ехать, каждой мелочью напоминали мне Артанд, воспоминания о котором уже успели сгладиться и подернуться мутной пеленой. Я уж и забыла, каково это — дышать воздухом, не отравленным городским зловонием. И небо здесь казалось выше и чище, нежели изгардское, почерневшее от копоти и дыма тысяч печных труб; и солнце было ярче и теплее. Глупое мое сердце забывало, что вовсе не по своей воле я отправилась в этот путь, начинало биться сильнее и чаще, словно подгоняемое неясным предчувствием. Я злилась сама на себя, заставляла думать здраво, без этой небесно-солнечной чуши, однако снова и снова вдыхала свежий весенний воздух, запахи талой воды, клейких березовых почек, оживающей тысячами травинок земли…
А весна, словно почуяв, что больше у нее нет достойных соперниц, все выше поднимала голову и, уверившись в незыблемости своего права на власть, увенчивала каждый пригорок первыми цветами, словно награждая за поспешность, с которой тот освободился от снега. И вдруг из этих маленьких белых анемонов, из нежно-зеленых листочков на придорожных кустах, из журчания ручьев под копытами лошадей соткалась мысль, настолько ясная и простая, что было странно — как же я раньше этого не поняла? Наверняка городской чадный воздух затуманил мне голову! Иначе бы я не смогла прожить столько лет без дома и семьи в отравленной ядовитыми испарениями атмосфере Академии, выдавая себя за адептку и постоянно страшась разоблачения. Подумать только, и я еще огорчалась, когда меня изгнали из этого тесного, душного мирка, где мне довелось узнать самое горькое предательство в своей жизни!
Я улыбнулась и сказала сама себе:
— Я никогда не вернусь в Академию! Стелле не добраться до меня!
И тут же поморщилась. Все-таки это было слишком. Не хватало только припасть к дорожной грязи и зарыдать. Что-то со мной творилось странное. Наверное, с голоду.
Начну-ка я заново.
Итак, весна с зимой пусть разбираются сами, цветочки пусть произрастают, а небеса голубеют. Все предыдущее славословие можно было свести к краткому выводу: не успела я выехать из Изгарда, как мне в голову пришла мысль, что возвращаться туда нельзя ни в коем случае. Нет, свое наказание я собиралась отбыть от первого дня и до последнего. К чему мне к «несанкционированной манипуляции магическими формулами» добавлять еще и «уклонение от наказания путем бегства»? Да и Стелла мне все разъяснила как нельзя подробнее. А вот после истечения срока приговора следовало попытаться выторговать у магистра Каспара что-нибудь поприличнее, нежели фартук служанки. Да что там! Может быть, до той поры все переменится и обо мне забудут за ненадобностью! И наконец-то я сама смогу принимать решения и распоряжаться своей жизнью так, как мне хочется.